С осени 1921 по весну 1922 года в школе, где я учился (190-я советская трудовая
школа им. Лентовской на Плуталовой улице Петроградской стороны), литературный
кружок вел небезызвестный в биографии А. Блока Евгений Павлович Иванов.

Иванов жил на Петроградской стороне недалеко от Большого проспекта. По моим
воспоминаниям, он работал тогда не то бухгалтером, не то счетоводом, и школьный
кружок после смерти А. Блока был для него своего рода интеллектуальной отдушиной.
Пригласил его вести этот кружок замечательный педагог этой школы Леонид
Владимирович Георг. По существу Л. В. Георг и вел всю организационную работу, так как
организатор Е. П. Иванов был никудышный. Но он постоянно выступал и делал на кружке
доклады. Один доклад я помню по названию — «Море и Евангелие от Марка»; читал он
его как стихотворение в прозе, но понять его мы, школьники, не были в состоянии, — нас
только завораживало звучание речи Е. П. Иванова. На занятия кружка ходили все
педагоги школы, а кроме того, и «посторонние» литературоведы: А. А. Гизетти, С. А.
Алексеев (Аскольдов) и др.
После занятий кружка я обычно провожал Е, П. Иванова домой. Однажды я
почему-то провожал его на Крестовский остров. Мы шли по Большой Зелениной, где на
углу Геслеровского он показал мне чайную, которую посещал Блок, с кораблями на обоях,
и которая изображена Блоком в первом действии «Незнакомки» (как раз в эту чайную
упала одна из первых бомб во время осады Ленинграда в конце августа или начале
сентября 1941 года). А дальше, перед деревянным мостом на Крестовский остров, на
котором происходит второе действие («Второе видение») «Незнакомки», на углу слева он
показал мне аптеку и сказал, что Блок всегда конкретен в своей поэзии (то же обычно
повторял и двоюродный брат А. А. Блока — Г. П. Блок) и в стихотворении «Ночь, улица,
фонарь, аптека...» имел в виду именно эту аптеку. Блок любил здесь гулять, любил
Петроградскую сторону вообще, даже после того как поселился на Офицерской.
Требуются некоторые пояснения. Стихотворение входит в цикл «Пляски смерти».
Мост на Крестовский остров был по ночам особенно пустынен, не охранялся городовыми.
Может быть, поэтому он всегда притягивал к себе самоубийц. До революции первая  помощь при несчастных случаях оказывалась обычно в аптеках. В аптеке на углу Большой Зелениной и набережной (ныне набережной Адмирала Лазарева, дом 44) часто
оказывалась помощь покушавшимся на самоубийство. Это была мрачная, захолустная
аптека. Знаком аптеки служили большие вазы с цветными жидкостями (красной, зеленой,
синей и желтой), позади которых в темную пору суток зажигались керосиновые лампы,
чтобы можно было легче найти аптеку (золотой крендель был знаком булочной, золотая
голова быка — мясной, большие очки с синими стеклами — оптической мастерской и
пр.). Берег, на котором стояла аптека, был в те времена низким (сейчас былой деревянный
мост заменен на железобетонный, подъезд к нему поднят и окна бывшей аптеки напо-
ловину ушли в землю; аптеки тут уже нет). Цветные огни аптеки и стоявший у въезда на
мост керосиновый фонарь отражались в воде Малой Невки. «Аптека самоубийц» имела
опрокинутое отражение в воде; низкий берег без гранитной набережной как бы разрезал
двойное тело аптеки: реальное и опрокинутое в воде, «смертное». Стихотворение «Ночь,
улица...» состоит из двух четверостиший. Второе четверостишие (отраженно-
симметричное к первому) начинается словом «Умрешь». Если первое четверостишие,
относящееся к жизни, начинается словами «Ночь, улица, фонарь, аптека», то второе,
говорящее о том, что после смерти «повторится все, как встарь», заканчивается словами,
как бы выворачивающими наизнанку начало первого: «Аптека, улица, фонарь». В этом
стихотворении содержание его удивительным образом слито с его построением.
Изображено отражение в опрокинутом виде улицы, фонаря, аптеки. Это отражение от-
ражено (я намеренно повторяю однокоренные слова — «отражение отражено») в
построении стихотворения, а тема смерти оказывается бессмысленным обратным отра-
жением прожитой жизни: «Исхода нет». Посмертная жизнь как опрокинутое и
карикатурное повторение жизни — обычный для фольклора мотив. Он ярко представлен,
например, в древнерусской повести о бражнике, стучащемся на том свете в рай и
переспоривающем всех праведников, или в поэме А. Т. Твардовского «Теркин на том
свете». Все — то же, но все ненастоящее, отраженное, лишенное подлинного содержания
и смысла.
В стихотворении Блока «Ночь, улица, фонарь, аптека. . .» поразительно совпадение
его построения, композиции с содержанием. Даже зрительно два четверостишия,
отделенные друг от друга пробелом, производят впечатление как бы «самоиллюстрации»
их содержания. Позволю себе полностью воспроизвести здесь это всем хорошо знакомое
стихотворение:
Ночь, улица, фонарь, аптека, Бессмысленный и тусклый свет.
Живи еще хоть четверть века –
Все будет так. Исхода нет.
Умрешь — начнешь опять сначала,
И повторится все, как встарь:
Ночь, ледяная рябь канала,
Аптека, улица, фонарь.
Два следующих стихотворения в цикле «Пляски смерти» также связаны с
самоубийством, с водой, аптекой, фонарями:
Пустая улица. Один огонь в окне.
Еврей-аптекарь охает во сне.
А перед шкапом с надписью Venena (яд)
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Скелет...
Второе стихотворение:
Старый, старый сон. Из мрака
Фонари бегут — куда?
Там — лишь черная вода,
Там — забвенье навсегда...
Стихотворения эти также общеизвестны. Я не цитирую их полностью, но напомню,
что, написанные в 1912 и 1914 годах, они возвращают нас к темам и картинам «Второго
видения» «Незнакомки», написанной в 1906 году: «Тот же вечер. Конец улицы на краю
города. Последние дома, обрываясь внезапно,
2
открывают ирокую перспективу: темный
пустынный мост через большую реку. По обеим сторонам моста дремлют тихие корабли с
сигнальными огнями...»
Как указал мне Л. К. Долгополов, Ю. Анненков в своих рисунках к «Двенадцати»
прямо назвал адрес Катьки — и это место опять-таки недалеко от Большой Зелениной —

Дома Большой Зелениной действительно «обрывались» близко у низкого берега. Рыбацкая, дом 12
Напомню, что Катька убита; Катька также связана с темой смерти:
А Катька где? — Мертва, мертва!
Простреленная голова!
Отсюда следует, что окраина Петербург — Петрограда у Крестовского моста
всегда была ассоциативно связана в поэзии Блока с темой смерти — самоубийства или
убийства. Случайно или не случайно в эту же сторону, на Петровский остров, идет
Раскольников после убийства старухи и Елизаветы, здесьже в 1916 году спускают убийцы
с Петровского моста под лед тело Распутина, что хорошо было известно Блоку в пору
написания «Двенадцати».
К. П. Чуковский в своих многократно переиздававшихся воспоминаниях называет
другую аптеку — аптеку Винникова на Офицерской, сравнительно недалеко от той
квартиры, где Блок поселился в 1912 году. Но богатая аптека Винникова недалеко от
Мариинского театра, на ярко освещенной улице, к тому же стоявшая далеко от воды
Крюкова канала и посещавшаяся богатым артистическим миром (здесь недалеко напротив
находились Мариинский театр и Консерватория, жили П. 3. Андреев, Э. Ф. Направник,
находилась знаменитая кондитерская Иванова), вряд ли так соответствовала теме смерти в
воде, как та аптека, на которую указал мне Е. П. Иванов.
Почему же Блок назвал Малую Невку «каналом»?
Ответа на этот вопрос у меня нет. Блок был поэтом, а не фотографом, и канал в
данном случае больше соответствовал, очевидно, его обобщенному видению Петербурга.
В своем прекрасном истолковании стихотворения «Ночь, улица...» Д. Е. Максимов
пишет об «угрюмых символах ночного города».

Впрочем, с моей точки зрения,
стихотворение это не «о страшном, повторяющемся, прозаическом мире» (с. 113), а о
призрачном повторении жизни и смерти. Симметрия построения этого стихотворения не
вертикальная, а с горизонтальной осью — осью берега, отделяющего жизнь наверху от
смерти внизу, в ледяной воде.
Возвращаясь к Е. П. Иванову, отмечу, что он мне указывал на Петроградской
стороне и другие обычные для прогулок Блока места: кинематографы (слов «кино» и
«кинотеатр» тогда еще не существовало) «Палас», «Ниагару» и функционирующую до сих
пор, но сильно перестроенную «Молнию». Дальше «Молнии» по направлению к Тучкову
мосту Блок гулять не любил: не хотел проходить мимо Введенской гимназии, в которой
когда-то учился и которая, по словам Е. П. Иванова, навела на него ужас.